Ксения Кутепова: Женщина-птица
Только что прошедшая картина "Путешествие с домашними животными", летние съёмки в Санкт-Петербурге, репетиции – этот сезон, как впрочем, и почти все предыдущие, будет для Ксении Кутеповой очень насыщенным. А ещё она впервые выйдет на сцену МХТ – сыграет Елену в "Белой гвардии" у Сергея Женовача.
За стеклом
Видишь её как сквозь стекло, по которому
прогулялся первый морозец. Прима
мастерской Фоменко и отечественной сцены,
Ксения Кутепова из тех актрис, что
сохраняют в себе свет прирождённой звезды,
яркий и непостижимо далёкий.
Ровно в 16.00 я прибываю к служебному входу в театр. "А Ксении Кутеповой ещё нет", – доверительно сообщает вахтёрша. Тепло, покурю снаружи. Ровно в 16.15 решаю позвонить: мало ли, вдруг человек день перепутал. "Да-да, я подъезжаю, буду минуты через три". Наконец из-за угла выныривает маленький джип с георгиевской ленточкой на антенне – за полутёмным стеклом знакомый рыжий абрис. Приподнимаюсь с ограды газона, но, оказывается, напрасно – это Полина. Туфли без каблуков, небрежное каре, шёлковая блузка, джинсы – не торопясь Полина заходит в театр. Меж тем уже 16.30 – мстительно подумываю о том, как спрошу Ксению про опоздания: свойственно ли ей это? Наконец к театру вновь подкатывает авто, и лёгкой походкой из него выходит ещё одна рыжая женщина – вся движение, волосы собраны высоко на затылке, чёрное платье, в руках маленькая сумка. Мы входим в театр – Ксения будто летит неслышными шагами. Лабиринт незнакомых пространств, в полутёмном зале кто-то играет на пианино, откуда-то слышатся голоса. Ксения заглядывает в дверь и салютует сумочкой: "Полина!!!" Стремительно поворачивается ко мне: "Где нам…" – "Лучше, где потише". – "Тогда в гримёрную". От этой её стремительности я поначалу взяла не тот темп, мне показалось, с ней так и надо – разговор как пинг-понг. Быстро сообразила – неправильно.
С ней есть ощущение льда. О таких женщинах должны мечтать капитаны дальнего плавания где-нибудь на рейде Сиэтл-Нагаево. Или лётчики-истребители. Женщина-птица: рядом, а одновременно далеко-далеко, ускользает скрипичной мелодией. Может быть, даже мешает ложкой суп, рассеянно глядя в пространство, а взгляд при этом – где-то в туманности Андромеды. Совсем не снежная королева – просто видишь её как сквозь стекло, по которому прогулялся первый морозец.
Жизнь Ксении Кутеповой полна того, о чём другие только грезят: ярка и постоянна в своём призвании, признана, у неё большая семья, двое детей – пятилетний Василий и двухлетняя Лида. "Почему вы детей именно этими именами назвали?" – спрашиваю я, а она как будто немного удивляется: "Так бабушку с дедушкой звали, по папиной линии". (Голос её тут теряется, вся богатейшая палитра интонаций, нежные краски цезур, сильные и слабые доли, складывающиеся в неповторимый рисунок, – из миллиона узнаешь их с Полиной голоса, ни у кого таких больше нет.) "Для вас ведь, – спрашиваю, – очень важны семейные связи, и по горизонтали, и по вертикали?" Она соглашается: "Я думаю, да, так нас воспитали наши родители. Мы держимся вместе – три сестры, мама, все дети… (Она щурится куда-то в детство.) У нас был, наверное, культ семьи. Воскресные обеды… Неподалёку от места, где мы жили, был яблоневый сад – мы устраивали там пикники всей семьёй… скатерти на траве…" На следующий вопрос я ожидала какого угодно ответа, но только не того, что прозвучал. "Если в вашей жизни происходит событие, к которому вы не знаете, как отнестись, кому будет первый звонок?" Думаю, скажет: Полине, мужу. Вдруг слышу, без паузы: "Никому".
– То есть получается, что важность семейных связей не мешает тому, что вы остаётесь в достаточной степени закрытым человеком?
– (С некоторым воодушевлением.) Да, и это, наверное, тоже воспитано в семье – политика невмешательства в личную жизнь каждого. Если ты о чём-то не говоришь – значит, ты не хочешь об этом говорить. И никто не будет к тебе лезть. (Пауза.) У нас достаточно скрытные характеры.
– У всех?
– Да, мне кажется, у всех. Замкнутые. Вроде бы как все вместе, но при этом и по отдельности.
– А при этом у вас есть близкие подруги?
– Нет, у меня нет подруг.
– Вообще нет?
– Вообще.
– Только сёстры?
– Да. И Злата, и Полина… А поскольку мы с Полиной всегда были вместе, и в театре, и… всю жизнь, то, наверное, это и причина (смеётся) того, что у меня нет подруг и нет потребности, чтобы они были.
– А как вы с Полиной в театр пришли? Я, честное слово, не знаю.
– Наша старшая сестра Злата – она, конечно, повлияла. Мы танцевали с Полиной в ансамбле имени Локтева, с детства снимались в кино, но всё равно это было… как-то не всерьёз. А старшая сестра – она мечтала стать актрисой, занималась в театральных студиях, училась в театральной школе. У неё была цель, она её добивалась, а мы с Полиной очень инертно за ней волочились.
И был со стороны Златы один поступок, за который я очень ей благодарна. Это было в самом начале девятого класса, в сентябре. Мы жили в Беляеве, учились в обыкновенной средней, посредственной школе. Такая тёмненькая дыра. И вдруг приходит Злата и говорит: "Что вы делаете?! Идите в школу номер шестьдесят семь и учитесь там!" Просто взяла и волевым усилием отправила нас туда. И мы инертно потащились (смеётся).
Школа №67 – она прямо здесь находится, на Кутузовском проспекте, за панорамой (Бородинской, то есть в двух шагах от "Мастерской". – Прим. авт.). Класс был уже набран. Это была очень сильная школа – четыре девятых класса: литературный, химический, физико-математический и обыкновенный. Мы пришли в литературный. С нами провёл собеседование Лев Иосифович Соболев и почему-то нас взял. Я не знаю почему. Не могу сказать, что мы были очень подкованы (смеётся). Правда, у нас была очень хорошая домашняя библиотека, мы много читали.
А это очень прогрессивная школа была. Наша классная руководительница, учительница истории Тамара Натановна Эйдельман, дочка Натана Эйдельмана, читала нам историю, как никто тогда не читал. (Пауза.) Мне вообще – счастливая звезда! – повезло с учителями.
– А вы в ГИТИС с первого раза поступили?
– Да тоже как-то случайно.
– Мне просто интересно, как вы к Фоменко на курс попали. Какова здесь доля случайности? У вас была эта история, когда поступают одновременно в несколько институтов?
– Конечно, была. Более того, в ГИТИСе на режиссёрском факультете в один год набирали Хейфец и Фоменко и ещё Андреев – на актёрском. Один педагог из нашей школы сказала: идите к Фоменко! А мы не знали, кто это, мы же в театр вообще не ходили! (Смеётся.)
– Даже так?!
– Нет, ну с классом ходили – на "Вишнёвый сад" Эфроса…
– А сами не бегали?
– Как-то больше в кино. Я прогуливала уроки и ходила в кинотеатр "Киев", который здесь был. (Здесь – это в здании, где сейчас находится Театр Фоменко. – Прим. авт.) Посмотрела "Восемь с половиной", прихожу на следующий день в школу, Тамара Натановна меня спрашивает: почему тебя не было на уроке? Я честно ответила: в кино ходила. А что смотрела? "Восемь с половиной". Она говорит: ну ладно, раз Феллини, то ничего страшного. (Пауза.) Так вот я до сих пор здесь (смеётся).
– У вас такая жизнь получилась – со стороны кажется, что очень ровная. Даже, как сейчас выясняется, в географическом отношении. Вам никогда не хотелось взять и всё резко поменять?
– (Вздыхает.) Хотелось, конечно. Но видите – не изменилось же ничего! (Смеётся.)
– А почему вы этого не сделали?
– А потому что… Вы про театр спрашиваете?
– Нет, вообще про жизнь.
– Может быть, я по природе своей не авантюристка, а если авантюристка, то с гарантией (смеётся) благополучного исхода. Как бы вам сказать… Вот у нас есть спектакль, "Три сестры", так мне кажется, что я – Наташа. У меня нет этого саморазрушения, которое присутствует в сёстрах Прозоровых, которых мы с Полиной играем. Я крепко стою на земле. У меня есть дом, есть любовь… У меня есть дача, где я, как Наташа, вырубаю аллеи (смеётся) и сажаю цветочки. Я такой человек – очень земной (замолкает, ищет слово)…
– Материальный.
– Нет, не материальный. Это не то слово. (Маленькая пауза.) Я женщина, жаждущая воплощения своего назначения. Без налёта романтизма.
– Что за назначение?
– Женское. Семья, дети.
– Потом, как следствие, внуки.
– Я бабушкой очень хорошо себя представляю.
– Видите себя?
– Не то чтобы вижу, просто знаю, что я такой человек. (Пауза.) Вряд ли случится такое, что я всё брошу и улечу на край света с незнакомцем. Хотя я знаю людей, у которых это происходит в жизни, я смотрю на них и думаю: нет, я так не смогу! (Смеётся.)
– А у вас бывают ощущение такое заполошное – вот, время идёт, а я ещё ничего не сделала…
– (Решительно.) Да! Это было… (Перебивает сама себя.) Это, наверное, кризис среднего возраста называется?
– Наверное.
– Это было, но сейчас прошло, потому что сейчас… я это уже воспринимаю как данность (хохочет). "Время ушло, я ничего не сделала…" Зато у меня есть дети, которые всё успеют. А я уже устраняюсь – уступаю дорогу моим детям! (Веселье.)
– Вы когда-нибудь думали о том, чтобы уйти из театра? Вы такую мысль допускали?
– Конечно. (Пауза.) Понимаете, бывают очень тяжёлые сезоны. (Пауза.) Работать в театре – это вообще тяжело. Не только физически, но и психологически. И вот под конец сезона наступает депрессия… у всех, по-моему. Потому что уехать куда-то, чтобы передохнуть, невозможно – это не та работа.
Хотя нет, у меня в прошлом году была такая возможность – вдруг на неделю я уехала с мужем и сыном кататься на горных лыжах. И была потрясена таким образом жизни. В принципе люди так и живут – устав, они спокойно берут своих детей и едут отдыхать. Я приехала счастливая, совершенно с другим внутренним состоянием доигрывала сезон. К сожалению, обычно театр не позволяет такого. Тяжеловато. Особенно когда репетиции, выпуск спектакля… Последние две-три недели – муж уже знает – ко мне лучше не подходить.
– А если подойти, что будет? Вы в таком состоянии ругаетесь или плачете?
– По-разному. Могу ругаться, могу плакать. Могу не отвечать на вопросы. Просто мысли о другом. Вот мы когда выпускали "Самое важное", я репетировала монолог, возвращалась после репетиции – а до премьеры оставалась неделя – и заехала на заправку. В голове у меня монолог, я вставляю пистолет, расплачиваюсь, сажусь в машину и уезжаю.
– Оторвали шланг?!
– Колонку снесла (смеётся).
– ?!!!!
– Из земли бил фонтан бензина! (Хохочет.) В таком состоянии ни на чём не концентрируешься.
Под финал я ей, конечно, один очень неправильный вопрос задала и сама в эту ловушку попала. Она аж онемела. И тоже вопрос задала. И тут уже онемела я. "Памятуя о депрессиях, – спросила я, – а вы когда-нибудь задаёте себе вопрос: во имя чего я всё это делаю?" Она взяла паузу и первый раз за весь разговор развернулась ко мне – до этого сидела вполоборота, особо без eyes contact. А тут внимательно и долго посмотрела в глаза.
"Подождите. Я вот просто чтобы понять, о чём речь. Вы ради чего работаете журналисткой?" – спросила она. Я сделала попытку увильнуть: "Я как вы не работаю. Я бы так не выдержала – когда вообще себе не принадлежишь". Она не отступила: "И всё-таки?" Отвечать вообще не хотелось. Потому что таких, как она, вообще немного, и я точно не из них. "Ради денег, – говорю со вздохом, – ради удовольствия". Она формулировку приняла – в том смысле, что "давайте в этих категориях порассуждаем".
– Ну вот и я. В первую очередь, конечно, ради удовольствия. Не зарабатывают люди в театре.
– И сейчас?
– Да. В сравнении с кинематографом тем более. Если это не антреприза. Но ведь антреприза – это же неинтересно. Я думаю, что ситуация с нашим театром – она несколько индивидуальна. Личность Петра Наумовича Фоменко – она делает ваш вопрос немного… ну как бы… немного риторическим. Потому что Фоменко – это страница истории театра, а у меня есть возможность с этим человеком работать и общаться. Это немалого стоит.
Анастасия Рахлина
Журнал "Домовой" №10, октябрь 2007 г.
