А ещё… (отрывок)
Актёры "Мастерской Петра Фоменко": десять портретов на фоне театра
Полина и Ксения. Судьбы всех семей (а настоящая театральная труппа – тоже семья) вершатся на небесах. "Мастерская Фоменко" родилась под знаком Близнецов. Это знак подвижного равновесия, гармонии родных душ.
Близнецы Кутеповы кроме того, что стали талисманом, фирменным знаком, носителями имиджа ("Фоменки"? А, это там, где двойняшки), внесли очень важную ноту в общее самоощущение курса. Когда кого-то постоянно называют просто "сёстры" (а так все и звали Полину и Ксению), это, согласитесь, сразу переводит разговор в иной регистр. Когда кто-то рядом так досконально знает другого человека (а сёстрам-то уж, конечно, известно друг о друге всё или почти всё!), то хочется ведать хоть сотую часть этого о своем партнере, пускай знаком с ним отнюдь не с рождения. Так же замечать каждый микрон его изменений, чувствовать его природу, понимать без слов, улавливать и подхватывать малейшие намеки. Думаю, близнецы с самого начала поставили перед всеми высокую загадку: вот два человека, бесконечно похожих друг на друга и в то же время бесконечно разных, постоянно меняющихся – неуловимый обман зрения, игра самой природы.
Эта загадка интриговала и продолжает интриговать зрителей "Двенадцатой ночи", где Кутеповым довелось сыграть приключения двойняшек – брата и сестры, разлучённых бурей. Полина была страдающей от романтической любви Виолой, Ксения – мальчишкой-сорванцом Себастьяном. Казалось бы, ключ был найден: в следующем спектакле ("Владимир III степени") Полина проплывала по сцене в виде томной княгини Шлепохвостовой, а Ксения озорничала, навещая гоголевских героев в виде призрака сумасшедшей старухи.
Свою коронную роль Полина сыграла в "Волках и овцах" – Купавину, воплощение женской наивности и легкомыслия. Ксении тогда досталась зловредная старушонка Меропа Давыдовна.
Зато следующий спектакль – "Шум и ярость" Фолкнера раскрыл Ксению как драматическую актрису. Центральная героиня романа – загадочная Кэдди, – воплощение самой жизни с её трагически бесстрашным принятием хаоса желаний, с её неподвластным рассудку инстинктом к свободе…
Каждая из сестёр ревниво оберегает свою индивидуальность. На то, чтобы сыграть на своей абсолютной похожести, они пошли только раз – в спектакле "Приключение", где близняшки появляются в маленьком комическом эпизоде "девчонок-скороговорок".
Более важно здесь другое – не похожесть, а родственность. Так, в финале "Двенадцатой ночи", при встрече Виолы и Себастьяна, не может не защемить сердце. Потому что знаешь: в жизни может произойти всё что угодно, всё что угодно может сто раз перемениться и встать с ног на голову. Но родство сильнее и выше превратностей судьбы – если оно есть, то останется навсегда.
Отступление первое. "Двенадцатая ночь". Рассказы о том времени, когда ребята делали свой первый спектакль, до сих пор способны вызвать жгучую зависть. "У меня осталось странное ощущение: кажется, что все всегда смеялись" (Евгений Каменькович).
"Репетиции с Каменьковичем – три часа веселья. Это была смесь тренинга по импровизации с очень хорошим настроением. И ещё – с верой, что это всё совершенно замечательно, что Шекспир – самый живой, самый остроумный человек в мировой драматургии. Этот спектакль до сих пор держит ностальгия по тем временам, когда мы ещё ничего на самом деле не умели и в то же время верили, что всё, что мы делаем, так именно и должно быть" (Галина Тюнина).
"Каменькович всегда идёт от нас. Он брал текст и бросал нас в него: ну, давайте, играйте. Раскрутил нас на импровизацию очень сильно. Мне иногда казалось: ну нельзя же так, мы же сейчас всё, ну, совершенно всё что угодно можем сделать" (Мадлен Джабраилова).
"Осталось в спектакле, может, миллионная доля от того, что мы напридумывали. Что вы! Чуть ли не до петард доходило. В сцене спасения Себастьяна был настоящий шторм, потом всё это перетекало в какую-то неожиданную экзотику: выкатывались на пол апельсины, вокруг летали какие-то безумные птицы-бабочки, цвели цветы…" (Юрий Степанов).
"На первых спектаклях мы не знали, что преподнесут нам наши партнеры: может, кто-то выйдет с пистолетом и выстрелит. Ждали всего, чего угодно – воды, огня, ветра… Каждый был вправе развернуть сцену в любую сторону" (Полина Кутепова).
Сделать спектакль на втором курсе – уже одно это было необычно. "Я ужасно люблю всех поражать и удивлять, вот и решил сделать подарок нашим режиссёрам. Точно знаю, что Пётр Наумович шёл смотреть отрывки или самое большое – акт. А мы показали целый спектакль. Он был, вероятно, так ошеломлен нашей наглостью, что даже не очень и кричал" (Каменькович).
Азарт игры (игры подлинной, потому что – рискованной, потому что "ва-банк") возник уже в первом спектакле. Но дело было, видимо, не только в этом. Известно, например, что актёры, не занятые в тот или иной момент, кружили вокруг сцены, так что зрители их не видели, а они каким-то образом умудрялись участвовать в спектакле. Не то чтобы разыгрывали своих товарищей – они вмешивались в действие какими-то звуками, какими-то добавками в атмосфере, своими комментариями. (Или ещё: Смотрю – занавес в перерыве колышется – захожу на сцену, а они чего-то дуют все. Я говорю: "Чего это вы делаете?" Они: "Идите, идите, Евгений Борисович, ничего, мы тут духов подговариваем") А тот факт, что 6 января 1990 года Каменькович был посажен в сугроб, а ребята поменялись ролями и разыграли вокруг него в лесу "Двенадцатую ночь" – уже, похоже, стал легендой.
"Детский сад", "поросячий визг на лужайке" – комментировал умудрённый жизненным опытом Петр Наумович. И сам же тщательно огораживал эту лужайку, трепетно следил, чтобы на неё не вторгся ни один интересант.
Детскость "Мастерской" – особая тема. Сёстры-близнецы ещё и потому стали её "талисманом", что были совсем юны и – вместе с Мадлен Джабраиловой, которая тоже поступила в ГИТИС сразу после школы – создавали особую ауру лёгкости и замечательной уверенности: все дороги открыты, любое море по колено и вообще – возможно буквально всё.
Этот юношеский восторг захватил и "стариков" – тех, за кем был уже опыт профессиональный (как у Галины Тюниной и Юрия Степанова, закончивших театральные училища в Саратове и Иркутске) или просто опыт человеческий. Все почувствовали этот поразительный шанс: начать всё с начала, как бы с нуля, заново обрести свободу.
Хотя… Здоровая струя иронии и скептицизма в этом театре не иссякала никогда.
Наталия Якубова
"Театральная жизнь", №1, 01-1997 г.
