Отражения Кутеповой
В октябре в "Мастерской Фоменко" была горячая пора. Одновременно шла работа над двумя премьерами, одна из которых – по роману "Венерин волос" русского швейцарца Михаила Шишкина. Театр назовёт спектакль "Самое главное". О самом главном – театре и детях – мы побеседовали с Полиной Кутеповой.
Полина, близится премьера по роману
Михаила Шишкина "Венерин волос". Как вы
работали над ней: прочитали вслух от начала
до конца, как "Войну и мир"…
Так получилось, что роман в нашем театре прочитали сразу несколько человек, название было на слуху. И у Евгения Борисовича Каменьковича возникла мысль это поставить – безумная, надо сказать, мысль. Потому что даже при чтении с первого раза очень сложно вникнуть в эту материю. Когда в руках книга, то можно вернуться, перелистнуть страницу, что-то перечитать и уточнить. Не знаю, возможно ли такой роман поставить в театре, но вот, нашлись безумцы, которые влюбились в этот текст и захотели перевести его на театральный язык.
Это история русского, который оказывается в Швейцарии и работает переводчиком в департаменте, где решают проблемы беженцев. Он переводит допросы чиновников, которые решают, давать или не давать политическое убежище этим беженцам. А те, в свою очередь, выдумывают всякие невероятные истории, чтобы им дали этот статус. Кстати, у меня есть даже знакомая пара с судьбой, похожей на судьбы героев из "Венериного волоса". Ещё в начале перестройки они как-то нелегально пересекли границу. Лет через семь вид на жительство получили. За это время у них родились дети, и девушка возвратилась в Россию, а парень жил в Швейцарии, продолжая зарабатывать себе статус гражданина. Но, что самое интересное, по возвращении в Россию у девушки так хорошо пошли дела, что и Швейцария ей уже вроде не нужна. Это к вопросу о том, как жизнь меняет наши цели.
А в книге личная история этого переводчика, Толмача, переплетается с историей беженцев, которые проходят перед ним в поисках лучшей жизни, да ещё и с историей некой певицы, биографию которой он когда-то писал на основе её дневников. Сюжет романа состоит из воспоминаний, снов и видений Толмача.
Основная проблема – определить, что нужно оставить, и от чего можно отказаться. В этом романе очень много линий, временных пластов, отражений, отзвуков, которые отдаются в других временах. Очень хочется это эхо, отражающее много различных реальностей, переплетающихся, соединяющихся и расходящихся между собой, сохранить. Но существуют законы восприятия, которые требуют от чего-то отказываться, причём даже половину оставить невозможно. Поэтому композиция рождается прямо на репетициях – до сих пор этот процесс идёт.
Автор-то разрешает?
Он живёт в Швейцарии, но однажды был у нас на репетиции, когда проездом посетил Москву. Я счастлива, что познакомилась с ним. Тонкий, обезоруживающе искренний и глубокий человек. Это было событие редкое для театра сегодня. Редкое, потому что у Чехова или Толстого не спросишь, что он имел в виду на такой-то странице такой-то пьесы… Что касается разрешения автора, то Михаил Шишкин был очень деликатен и сравнил свой текст с "печкой", от которой мы начали танец.
У Вас несколько ролей. Скажите, что Вам интереснее, прожить за спектакль одну большую роль или мгновенно менять образы?
И там, и здесь есть определённые актёрские задачи, которые интересно решать.
Как Вы думаете, современная проза требует от актёра каких-то определённых качеств – стиля, энергетики, внешности, манеры говорить?
Когда мы встретились с этим текстом, пытались его присвоить – такой вопрос возникал. Было ощущение, что мы идём по глубокому снегу, где нет тропинки, прокладываем путь, увязая по пояс. Потому что до нас никто этого не делал, и не с чем было сравнивать. Классика всё-таки в нас заложена, мы всё равно существуем в контексте театральной истории. А здесь всё абсолютно неведомое – точно мы Амундсены.
Удаётся абстрагироваться от того, что режиссёр – родной Вам человек? Или работа – это продолжение Вашей личной жизни?
Сложность состоит в том, что работая с Женей, всё воспринимаешь намного острее. Любая удачная репетиция кажется в десять раз удачнее, а неудачная кажется катастрофой.
У театра, который родился таким счастливым образом, как "фоменки" или "женовачи", есть опасность задержаться в такой счастливой юности, не взрослеть, не менять что-то в себе кардинально, не набить каких-то шишек, которые должны быть набиты. Можете меня опровергнуть?
Я думаю, что развитие происходит и не может не происходить. Театр замешан на человеческих отношениях, судьбах, а люди не могут остановиться в своём двадцатилетии – у них прибавляется жизненный опыт и опыт театральный. Ничто не может остановить это развитие.
"Фоменки" – один из наиболее востребованных театров в Европе. Можете ли вспомнить какую-то неожиданную реакцию европейцев во время ваших гастролей?
В каждой стране по-разному. В Испании, например, очень сдержанно воспринимают спектакль, пока он идёт, но в финале начинается прямо-таки обвал – крики, бешеные аплодисменты. Много зависит от того, насколько театральный город. Мы бывали в провинции Франции, где театр – редкость, и соответственно, интерес не большой.
Пётр Наумович как-то назвал гастроли "поцелуем через стекло". В том смысле, что при переводе неизбежно что-то теряется.
Теряется. Слова, интонация, текст – частично теряются. А театральный подтекст, замысел, атмосфера спектакля, взаимоотношения персонажей доходят до зрителя, независимо на каком языке он говорит.
А текст пьесы? Не обидно ли бывает видеть головы, задранные кверху, на бегущую строку?
Это особое искусство – перевод в театре. С нами всё время работают постоянные люди, которые умеют подавать текст в нужный момент и в нужное время.
То есть, с сокращениями?
Бывают, и с сокращениями. И в тот момент, когда публика способна воспринять.
Как Вы думаете, стойкий интерес к вам в Европе – это интерес к вашему коллективу или к "бренду" под названием "русский психологический театр"?
Это вопрос не ко мне. Я вижу людей, приходящих на спектакль, благодарных или разочарованных после спектакля. А в тенденциях европейского театра не разбираюсь – я нахожусь внутри русского театрального процесса. И, честно говоря, мне безразлично, есть ли вообще интерес к русскому театру. Если и существует сегодня какой-то спад, так это потому, что у нас к театру предъявляют слишком высокие требования.
Вы – первая, кто так воспринимает сегодняшнюю ситуацию. Обычно все пеняют театру за то, что он стремительно желтеет и попсовеет.
Потому и пеняют, что в России исторически так сложилось, что театру придаётся слишком высокое значение. И никуда оно не денется.
Если бы какой-нибудь Ваш европейский друг приехал в Москву на один день и попросился в театр, на какой спектакль Вы бы его повели?
К Женовачу – это живой театр.
Они похожи на вас, тогдашних?
Похожи. Тем, что они команда, оставшаяся со своим мастером. И не похожи, потому, что они другие. Мне кажется, у них обстоятельства немного благоприятнее наших. Материальные проблемы относительно решены. Дома своего нет, но он скоро будет. Да и кинематограф на подъёме – в "тогдашнее" наше время вообще ничего не снималось.
Вы не боитесь переезда в новое здание?
Очень боюсь! Наш театр – как одежда. Уже ношенная, потёртая, тесная, но я знаю, что здесь карман, в котором лежит то-то и то-то, а здесь три пуговицы. И эта "одежда" уже приняла форму твоего тела. А та, новая – на десять размеров больше, и ты должен как-то её собой заполнить, и телом и душой. Здесь я за две минуты дохожу до женской гримёрки и за это время успеваю понять, кто находится в театре. А когда возникнут другие расстояния пространства, не добавит ли это душевного расстояния между нами?..
Какой спектакль Вы сегодня играете с особенным удовольствием?
"Три сестры". Этот спектакль требует колоссальных затрат. Он вроде вышел уже давно, но до сих пор многое в нём остаётся непознанным и не устоявшимся. Мучительное удовольствие…
Пётр Наумович редко даёт интервью, но когда даёт, выглядит пессимистом по отношению к нашему гламурно-опошленному времени, чуть ли не мизантропом. В театре это ощущается?
Не знаю. Мне кажется, он очень влюблён в людей и прежде всего, конечно, в театр. Когда он только переступает порог театра, у него могут быть и проблемы со здоровьем и плохое настроение. Но лишь начнёт репетировать, мы видим совершенно другого человека.
Ваша дочка не злится, что театр забирает у неё маму?
Очень злится. "Мам, – говорит, – зачем тебе вообще работать?" Ну все же, говорю, родители работают, просто у меня рабочее время немного смещено. Пытаюсь внушить ей, что мы ничем не отличаемся от "обычных" родителей.
А в театр Вы её водите – на какие-нибудь детские спектакли?
Нет. Мне кажется, и помимо театра в жизни есть много интересного. Она очень рада, когда я или Женя берём её в наш театр на Кутузовском, тем более если там встречается с кем-нибудь из актёров.
А чем она интересуется?
Нормальные интересы девятилетней девочки: современные танцы, певцы – Дима… как же его, Билан, да? Земфира. Плавание.
А вкус можно воспитать?
Как воспитать вкус, я, честно говоря, не знаю. Я могу лишь сказать ей, что мне это не нравится. "Ну и что, а мне нравится" – отвечает моя дочка, и на этом разговоры заканчиваются. Единственно, я пытаюсь подсовывать ей какие-то книжки. Недавно мы вместе прочитали одну книгу – взрослую, но написанную от лица мальчика, страдающего аутизмом. Проблемы взрослые, но язык настолько простой, что, как мне показалось, она может это воспринять. Уж очень мне хотелось отвлечь её от "Гарри Поттера".
Я спросил это потому, что "фоменки", особенно женская их часть, производит впечатление прямо-таки аристократов. Что это – воспитание или "естественный отбор" Петра Наумовича?
Это "магический кристалл" сцены, в котором всё причудливо преломляется.
Полина, Вы помните Ваше первое ощущение от театра?
Недавно мы играли "Дом, где разбиваются сердца" в Филиале Малого. За кулисы пришла моя сестра Ксения со своим сыном Васей, которому четыре с половиной года. Он впервые попал за кулисы. Спектакль начинается очень таинственно – загадочные декорации, странные звуки, появляются и исчезают какие-то персонажи. Я увидела лицо Васи, которые сидел у меня на коленях. На секунду я смогла увидеть театр его глазами, как волшебство, как нечто чудесное и завораживающее.
И что Вы почувствовали – гордость или зависть из-за того, что он способен это испытывать, а Вы нет?
Я поняла, что очень опасно водить детей за кулисы – слишком мощное впечатление для них, которое может повлиять на всю жизнь.Ольга
Фукс
"Культпоход", ноябрь 2006 г.
